Поэт михаил дудин, Дудин, Михаил Александрович — Википедия
Наконец, двадцать первого июля тысяча девятисотого года водогрязелечебница под названием «Береговая», оснащённая по последнему слову медицины, была торжественно, с молебном и освящением, открыта. Ребята уже собрались, и мы отправляемся в заповедный уголок Зимнего дворца — в церковь Нерукотворного образа Спасителя. Поди, попробуй, улови-ка И объясни мне эту связь. На канал От железнодорожного вокзала Оплакивать последний карнавал Последняя гондола опоздала. Сегодня знают дети, Подруги и друзья, Что лучше быть на свете, Чем вы сейчас, нельзя.
В результате катастрофы, сопоставимой со взрывом нескольких атомных бомб, без крова оказались полмиллиона человек. Почти 20 тысяч на всю жизнь остались инвалидами. Все средства, полученные от издания поэтического сборника, Дудин передал жертвам землетрясения в Армении.
Песни на стихи Дудина Песни, написанные на стихи Михаила Дудина, часто звучат в советских кинофильмах. Много песен на стихи Дудина в репертуаре советской исполнительницы романсов и авторских песен Златы Раздолиной. Шлягеры на стихотворение "Снегири" написали и Антонов, и советский композитор Евгений Жарковский. Была тесно связана с войной его биография. Михаил Дудин событиям Великой Отечественной посвящал много стихов.
Именно военная лирика сделала его популярным. В ней сочетаются мужество, трезвый взгляд на мир, трепетное переживание природных красот.
В своем самом известном стихотворении "Соловьи" поэт сравнивает весеннюю природу с советским солдатом, который погибает на поле боя. После войны поэт много писал о восстановлении городов и борьбе за мир. Но всегда в его стихах встречаются фронтовые воспоминания о боях и ленинградской блокаде. К персонажам своих стихотворных произведений автор часто обращается от лица лирического героя.
При этом стремится их охарактеризовать с помощью авторских комментариев.
А основной сюжет в это время отходит на второй план, даже в крупных поэмах. Произведения Дудина изредка были пророческими. Так, в году он написал стихотворение "Надпись на ядерном реакторе", в котором во многом предсказал аварию на Чернобыльской АЭС, которая случилась через год. В последний день года Михаил Дудин скончался. Он умер в Санкт-Петербурге, городе, в котором провел практически всю сознательную жизнь. Похоронен поэт на своей малой родине.
В Ивановской области, в деревне Вязовское, которая находится на месте Кленево. В память о поэте Михаиле Дудине в Иванове был открыт бронзовый бюст. Песня незнакомой девочке Я нес ее в госпиталь. Пела Сирена в потемках отбой, И зарево после обстрела Горело над черной Невой. Была она, словно пушинка, Безвольна, легка и слаба. Сползла на затылок косынка С прозрачного детского лба. И мука бесцветные губы Смертельным огнем запекла.
Сквозь белые сжатые зубы Багровая струйка текла. И капала тонко и мелко На кафель капелью огня. В приемном покое сиделка Взяла эту жизнь у меня. И жизнь приоткрыла ресницы, Сверкнула подобно лучу, Сказала мне голосом птицы: - А я умирать не хочу И слабенький голос заполнил Мое существо, как обвал.
Я памятью сердца запомнил Лица воскового овал. Жизнь хлещет метелью. И с краю Летят верстовые столбы. И я никогда не узнаю Блокадной девчонки судьбы. Осталась в живых она, нет ли? Не видно в тумане лица. Дороги запутаны. Петли На петли легли без конца. Но дело не в этом, не в этом. Я с новой заботой лечу. И слышу откуда-то, где-то: - А я умирать не хочу Не сбросить тревоги кольцо. Мне видится четко на лицах Ее восковое лицо. Как будто бы в дымке рассвета, В неведомых мне округах, Тревожная наша планета Лежит у меня на руках.
И сердце пульсирует мелко, Дрожит под моею рукой. Я сам ее врач, и сиделка, И тихий приемный покой. И мне начинать перевязку, Всю ночь в изголовье сидеть, Рассказывать старую сказку, С январской метелью седеть. Глядеть на созвездья иные Глазами земными в века. И слушать всю ночь позывные Бессмертного сердца. Пока, Пока она глаз не покажет, И не улыбнется в тени, И мне благодарно не скажет: - Довольно.
Иди отдохни. Письмо бронзовой русалке в Копенгаген Я знаю Данию по сказкам Андерсена.
На бирже сказки сведены к нулю, И я глазел, как происходит смена Медвежьих шапок, верных королю. Я не вступаю в споры. Пусть крутится, как век заведено, В инерции не чувствуя опоры, Истории твоей веретено. Торги идут. И выручки неплохи. Разменяны на доллары грехи.
Туристы — что? И я скакал подобием блохи. Меня по Копенгагену крутила Туда-сюда немыслимая прыть. Мне времени, как видишь, не хватило Наедине с тобой поговорить. А так хотелось. Но, пугая взоры, Отыскивая подходящий вид, Неистовые щелкают затворы — С тобою каждый сняться норовит. Один на камень залезает смело. Обнять тебя пытается другой. А ведь тебе все это надоело, И неудобно все-таки нагой.
Всех разогнал бы. Да нахальства нету. Чужой закон, и — права тоже нет. А может, разрешается поэту Иметь с тобой какой-нибудь секрет? Я новой встречей тихо душу грею. Года в разлуке — грустные года. Когда опять приеду — постарею. Ты, бронзовая, — вечно молода. Но выслушай: давай держать в секрете Наш разговор для будущих времен. Быть может, я — единственный на свете, Отчаявшийся твой Пигмалион.
Медвежьих шапок неизбежна смена. И с правдой спорит ложь. Я буду ждать, листая Андерсена, Когда ты снова в сказку уплывешь. Письмо из Красной стрелы Когда тебе я не помощник в горе, Когда слова сочувствий ни к чему,— Печальному, с самим собой в раздоре, Я обращаюсь к твоему уму. Еще не все испробовано в мире, Еще он свеж и не кровоточит. Еще о Руставели грезит келья Всей пустотой тоски в монастыре, И пьяница в предчувствии похмелья Еще не просыпался на заре.
Еще не подступилось, окружая, Раскаянье к нему. И налегке, В блаженной страсти, женщина чужая Спит на его, как на родной, руке. Еще меж ними не порвались звенья, Еще плечо доверено плечу Я не желаю для тебя забвенья, Я действия твоей души хочу. На свежий воздух выйди из угара, Где, тощие растенья теребя, Недоумений старая отара Ждет нынче не Кязима, а тебя.
Бери свой посох! Гор отроги строги, Промыто небо таинством воды. Смертельное желание дороги И есть освобожденье от беды. Идущие да будут вечно правы. Попутным ветром горизонт раздут. И на каменьях прорастают травы, Как на сомненьях истины растут. Письмо Ярославу Смелякову А лжи недолго править миром. Пусть правда ложь бросает в дрожь. Пусть только временным кумирам На их погибель служит ложь.
И Пушкин знал, как при Пилате,- Ему за все держать ответ. Знал, что за слово правды платит Своим изгнанием поэт. Словесный мусор гонит в Лету Волна упрямого стиха.
Сейчас в Михайловском лето, И зноен день, и ночь тиха. И я не вижу святотатства В том, что на пушкинском лугу По старому закону братства Тебя не вспомнить не могу. Давно со мной живет твой голос, Еще с мальчишества. Не раз, Ликуя, веруя, кололась Моя душа о твой рассказ. И строй твоей высокой речи Как бы на новую ступень Над чередой противоречий Благословлял идущий день.
И он был строгим до предела, Ложился лугом под косу. И мгла ненастная редела, И пела иволга в лесу. А что касается изгнанья, То лучше многих знаешь ты: Изгнанье Пушкина - признанье Его чистейшей правоты. По щебню пулковских расщелин Окоп взбирался на окоп.
Опять зениткою нацелен В ночное небо телескоп. Там солнца плавятся в пожарах, И там, загадочна досель, Как на прицеле, в окулярах Дрожит космическая цель. Астроном мыслью путь проделал В необозримый мир планет, И как вселенной нет предела, Мечте его предела нет. И за мечтою этой смело, Опережая чудеса, Ракеты трепетное тело С земли рванется в небеса. Оно пройдет потоком света, Меж звезд сияя горячо. Снежинка - малая планета - Ему садится на плечо.
Прекрасен мир противоречий, Он высек искру из кремня. Он дал мне мысль и чудо речи И в ход времен включил меня. Его познанья добрый гений Мне приоткрыл явлений суть — Цепь бесконечных превращений И вечной мысли вечный путь. В неистребимой тяге к свету Я сам в себе нашел ответ: Что для меня покоя нету, Что мне, как миру, смерти нет. Признание чудака Чудак - от слова «чудо». Но, смерти вопреки, Земля живет, покуда Есть в мире чудаки. Я плачу и чудачу. Ни дома, ни кола. Но всем сулят удачу Мои колокола.
Прощаясь с Венецией Венеция уходит. Не тревожь Венеции дождей и старых дожей, Смущавшей оборванцев и вельмож Осанкою и золотистой кожей.
Венеция уходит в глубину, Венеция скрывается из виду, Перечеркнув старинную вину И позабыв последнюю обиду. Венеция уходит навсегда. Уходят тротуары и подмостки.
И куполом смыкается вода Над рыжим завихрением прически. Там в изумрудном забытьи воды Ее кольцо колышется неярко, И медленно смываются следы Моей любви с камней святого Марка. Уходит страсть и стать. Сестра моя, а мне куда податься! Венеции положено блистать, Венеция устала торговаться. Венеция уходит. На канал От железнодорожного вокзала Оплакивать последний карнавал Последняя гондола опоздала.
Парада нет, и пушки не палят. Обманутая временем жестоко, Венеция уходит в Китеж-град, Как женщина, легко и одиноко. Горит ее пленительная прядь, Прочесанная солнцем над волною. О чем ты призадумалась? Когда мы снова встретимся с тобою? Пушков Нависло небо сизой глыбой, Багровый дым, и рев, и стон. Четвертый день пылает Выборг, Со всех окраин подожжен.
А у меня из Армавира, И, может, нужные весьма, Лежат на имя командира Четыре свежие письма. Он их вернул мне, не читая: «Ответь, мне некогда сейчас». И я сажусь и отвечаю, Как отвечал немало раз.
А что теперь,— когда, бушуя, Замолк салют, растаял свет,— Что этой ночью напишу я, Когда Пушкова больше нет? Когда остался холмик мерзлой, Со снегом смешанной земли, Откуда виден Выборг грозный, Огнем подернутый вдали. Я знаю, есть закон такой, Мы все за одного в ответе: Убьют меня — придет другой, Убьют другого — встанет третий!
Но как об этом написать, Как матери сказать про это? Не шлите писем больше, мать,— Вы не получите ответа. Родник Шумят ак-манайские вязы, Камням и корням лозняка Плетет потихоньку рассказы Живая струя родника. Меж листьев от солнца обронен На дно родника золотой.
Здесь, кажется, был похоронен Когда-то какой-то святой. Давно меж людьми позабыто Прозванье его и труды. А сколько здесь было испито Прозрачной холодной воды! И сколько здесь было от веку И скрылось людей вдалеке - Не может сказать человеку Родник на своем языке. Я в тонком, прозрачном скольженье Воды между мелких камней Чужое искал отраженье, Свое оставляя на ней. Звенела над клевером пчелка. От облака тень проплыла. К воде подошла перепелка И долго по капле пила. Потом оглянулась с опаской И скрылась в траве вырезной.
Я ждал, что появится сказка, Пройдет по тропинке лесной. Но сказка не вышла. А вышел, Кусты раздвигая, плечист, Седого ольшаника выше, Чумазый, как черт, тракторист. До пояса голое тело Загаром цвело горячо. Полдневное солнце присело, Как беркут, к нему на плечо. Он пил, умывался. Был вкраплен В струю ледяную на дне. И плавились крупные капли На смуглой широкой спине. Травинкой любой узнаваем, Довольный своею судьбой, Ушел он, веселый хозяин, И сказку увел за собой.
Самсон Я в Петергофе не был никогда. И вот сейчас брожу среди развалин, Где красный щебень по земле развален, Где на столбах обвисли провода; Где голые безрукие деревья Стоят, как привиденья из поверья; Где старый храм с глазницами пустыми, Где пахнет мертвым запахом пустыни, Где дикая ночная тишина Назойлива и смысла лишена.
Мне кажется, когда глаза закрою: Песчаный берег, залитый волною, Граненые хрустальные стаканы, Прозрачное холодное вино, До синих звезд летящие фонтаны В мечтах и снах нам многое дано. Когда жива мечта, я не поверю В ничем не поправимую потерю.
Пусть в явь земную переходит сон! Я вижу ясно, как на поле сечи Идет, крутые разгибая плечи, Неистовый, разгневанный Самсон. Снегири Эта память опять от зари до зари Беспокойно листает страницы И мне снятся всю ночь на снегу снегири В белом инее красные птицы Белый полдень стоит над Вороньей горой Где оглохла зима от обстрела Где на рваную землю на снег голубой Снегириная стая слетела От переднего края раскаты гремят Похоронки доходят до тыла Под Вороньей горою погибших солдат Снегириная стая накрыла Мне все снятся военной поры пустыри Где судьба нашей юности спета И летят снегири и летят снегири Через память мою до рассвета Солдатская песня Путь далек у нас с тобою, Веселей, солдат, гляди!
Вьется знамя полковое, Командиры впереди. Солдаты, в путь, в путь, в путь! А для тебя, родная, Есть почта полевая. Труба зовет, Солдаты - в поход! Каждый воин, парень бравый, Смотрит соколом в строю. Породнились мы со славой, Славу добыли в бою. Пусть враги запомнят это: Не грозим, а говорим. Мы прошли с тобой полсвета. Если надо - повторим. Соловьи О мертвых мы поговорим потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртом При гибели товарищей.
Ни слова Не говорим. Не поднимая глаз, В сырой земле выкапываем яму. Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел, да упрямо Обветренные скулы сведены.
Трёхсотпятидесятый день войны. Еще рассвет по листьям не дрожал, И для острастки били пулеметы Вот это место. Здесь он умирал - Товарищ мой из пулеметной роты. Тут бесполезно было звать врачей, Не дотянул бы он и до рассвета. Он не нуждался в помощи ничьей. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца, И как-то улыбался неумело. Загар сначала отошел с лица, Потом оно, темнея, каменело. Ну, стой и жди. Оцепеней Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей, Несмело и томительно защелкал. Потом сильней, входя в горячий пыл, Как будто сразу вырвавшись из плена, Как будто сразу обо всем забыл, Высвистывая тонкие колена. Мир раскрывался. Набухал росой. Как будто бы еще едва означась, Здесь рядом с нами возникал другой В каком-то новом сочетанье качеств. Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва, И ландыш, приподнявшись на носок, Заглядывал в воронку от разрыва. Еще минута - задымит сирень Клубами фиолетового дыма. Она пришла обескуражить день. Она везде. Она непроходима. Еще мгновенье - перекосит рот От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветет, Цветет на минном поле земляника! Лесная яблонь осыпает цвет, Пропитан воздух ландышем и мятой А соловей свистит. Ему в ответ Еще - второй, еще - четвертый, пятый.
Звенят стрижи. Малиновки поют. И где-то возле, где-то рядом, рядом Раскидан настороженный уют Тяжелым громыхающим снарядом. А мир гремит на сотни верст окрест, Как будто смерти не бывало места, Шумит неумолкающий оркестр, И нет преград для этого оркестра.
Весь этот лес листом и корнем каждым, Ни капли не сочувствуя беде, С невероятной, яростною жаждой Тянулся к солнцу, к жизни и к воде. Да, это жизнь. Ее живые звенья, Ее крутой, бурлящий водоем. Мы, кажется, забыли на мгновенье О друге умирающем своем. Горячий луч последнего рассвета Едва коснулся острого лица.
И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца. Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле Когда он, руки разбросав свои, Сказал: «Ребята, напишите Поле - У нас сегодня пели соловьи». И сразу канул в омут тишины Трёхсотпятидесятый день войны.
Он не дожил, не долюбил, не допил, Не доучился, книг не дочитал. Я был с ним рядом. Я в одном окопе, Как он о Поле, о тебе мечтал.
И, может быть, в песке, в размытой глине, Захлебываясь в собственной крови, Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине - У нас сегодня пели соловьи». И полетит письмо из этих мест Туда, в Москву, на Зубовский проезд. Пусть даже так. Потом просохнут слезы, И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем У той поджигородовской березы Ты всмотришься в зеленый водоем.
Потом родятся дети Для подвигов, для песен, для любви. Пусть их разбудят рано на рассвете Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет И облака потянутся гуртом. Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мертвых мы поговорим потом. Соловьиный куст Не знаю, кто срубил и сжег от скуки Куст ивняка на въезде к пустырю.
Там соловей в средине ночи стукал Стеклянной палочкой по хрусталю. И вслед за этим начиналось диво: Луна садилась зубру на рога, Медоточила жгучая крапива, Чертополох рядился в жемчуга. Дуб вырастал из-под земли, как песня. За ним тянулись в небо сыновья, Земля раскачивалась в поднебесье На тонкой нитке свиста соловья, Звенели звезды, падая под воду, И на себя глядели из воды, И сказки убегали на свободу, Освобождая повод от беды, Ночь ликовала, вслушиваясь в дали.
Вселенная задерживала вздох. Срубили куст — и на Земле Печали Крапиву задушил чертополох. Стареют ясные слова Стареют ясные слова От комнатного климата, А я люблю, когда трава Дождем весенним вымыта. А я люблю хрустящий наст, Когда он лыжей взрежется, Когда всего тебя обдаст Невыдуманной свежестью. А я люблю, как милых рук, Ветров прикосновение, Когда войдет тоска разлук Огнем в стихотворение. А я люблю, когда пути Курятся в снежной замяти, А я один люблю брести По темным тропам памяти.
За тем, что выдумать не мог, О чем душа не грезила. И если есть на свете бог, То это ты - Поэзия. Андреевых Сегодня честь по чести Положено стиху Хвалу воздать невесте И почесть жениху. Сегодня знают дети, Подруги и друзья, Что лучше быть на свете, Чем вы сейчас, нельзя. Вы — на волне привета Сочувствующих глаз. И жизнь с вершины лета Благословляет вас. Звучанье и значенье Всего, что мы творим, И жизни продолженье Дается вам двоим.
Широкая гулянка Бьет в желтый бубен дня. И тешится тальянка — Гармонии родня. Разведены уместно Цветастые меха. Хмелен жених. Невеста Хмельна от жениха. По лугу эхо глухо Пускается в полет. И старая старуха Про молодость поет.
Старинной песне внемлю. Прекрасной без прикрас, И верю в эту Землю, Цветущую для вас. Где соловьи, немея, Росу по капле пьют И «цепи Гименея» Кузнечики куют.
Стихи о необходимости На тихих клумбах Трептов-парка Могил в торжественном покое Давно горят светло и ярко Пионы, астры и левкои. И за судьбу земли спокоен; Ее простор обозревая, Стоит под солнцем русский воин, Ребенка к сердцу прижимая. Он вел отдел фельетонов в газете и подписывался псевдонимом Ефрейтор Минометов. Однажды Дудина вызвали в редакторский кабинет и, встав по стойке «смирно», он принял приказ написать стихи.
Михаил Александрович только что получил письмо от ивановского поэта Владимира Жукова, который сообщил, что их общий друг и земляк, поэт Николай Майоров погиб в боях под Москвой… Поэтому М. Дудин решил, что его новое стихотворение будет о тех, кто погиб во имя жизни. Первая строка написалась сразу: «О мертвых мы поговорим потом…».
И родилось стихотворение «Соловьи»:. О мертвых мы поговори потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртом При гибели товарищей. Ни с лова. Не говорим. Не поднимая глаз, В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел, да упрямо Обветренные скулы сведены. Еще минута. Задымит сирень Клубами фиолетового дыма. Она пришла обескуражить день. Она везде. Она непроходима.
Михаил Дудин обладал удивительной способностью сквозь страшные картины войны заметить красоту жизни и воспеть её своим жизнеутверждающим стихом. Нелепа смерть. Она глупа. Тем более Когда он, руки разбросав свои, Сказал: «Ребята, напишите Поле: У нас сегодня пели соловьи». Некоторое время М. Дудин возглавлял Ленинградский союз писателей. Он работал в ленинградском Комитете защиты мира.
Писателю принадлежит идея создания Зеленого пояса славы — вся линия обороны блокадного Ленинграда превратилась в кольцо саженых деревьев и кустов. По инициативе Михаила Александровича была установлена мемориальная доска в честь участников обороны о. Ханко на ул. Пестеля в Ленинграде. По обеим сторонам входа на Пискаревское кладбище — стихотворные надписи, сделанные М. Поэт прожил в Ленинграде 48 лет после войны, все основные его книги были изданы в северной столице. На одном из слайдов презентации вы увидите фотографию фрагмента книжно-иллюстративной выставки «Личность чеховского ряда».
Почему экспозиция носит такое название? Вам всем хорошо известна цитата «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли, и душа…», принадлежащая А. В одной из своих статей известный ивановский писатель Виталий Сердюк отметил, что великий писатель как человек «превосходит свои творения», то есть Чехов как личность является своим лучшим произведением. Речь идет о программе очеловечивания человека, которой старался следовать Антон Павлович в своей жизни. Это «ежедневный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудирование, воля».
Размышляя о том, кого из современных писателей можно поставить в этот чеховский ряд, у В. Сердюка само собой всплыло имя Михаила Александровича Дудина. Свою статью о нем в газете «Рабочий край» в ноябре года он так и назвал «Личность чеховского ряда». И это действительно так.
Михаил Александрович является личностью неординарной. Так же, как и Антон Павлович Чехов, он изо дня в день работал над собой. В стихотворении «Мир бесконечен и богат» Михаил Дудин писал:. Мир бесконечен и богат, И небо жизни звездно. Пусть будет пахарем солдат, Пока еще не поздно. Пусть ярче светится во мгле Мечта сторожевая. Пусть жизнь ликует на земле, Пока земля живая.
Земля — твой мир, твой отчий дом, Твои любовь и дети. Храни её своим трудом И песней на рассвете. Будь к совершенству устремлен, Как колос — к солнцу в поле, Пока бессмертие времен И вера в нашей воле».
В Литературном музее Ивановского государственного университета есть Кабинет-музей Михаила Дудина, где можно увидеть личные вещи поэта, дорогие его сердцу; книги, которые он любил. Всё это было привезено из Ленинграда и подарено музею.
